ТО, ЧТО БУДЕТ И ПОСЛЕ

Маки были повсюду. Горы будто вспыхивали огнём каждую весну, укутывались в алое покрывало. Родина моего отца потому и называлась Красногоровкой. Бывало, только въезжаешь в область и, глядя на покрытые маками склоны гор, теряешь счёт времени, забывая обо всём на свете.
Здесь родились мои предки — моя Апашка, её отец, отец его отца. Апа была единственной дочерью раскулаченного бая, она рано столкнулась с жестокостью и несправедливостью жизни…
Вынужденный побег с семьёй и своим народом в Китай, болезнь и смерть отца, необходимость бежать назад, а затем — череда жестоких событий юности, о которых она сама никогда не хотела говорить… Всё это выковало её характер. Осталось только бельмо на весь левый глаз — как следствие перенесённого стресса от многомесячных допросов, побоев и прочей жестокости со стороны большевиков.
Моё сердце до сих пор сжимается от ярости и бессилия, когда я думаю о том, что пришлось пережить этой хрупкой, но такой сильной девочке в свои тринадцать–четырнадцать лет.
Никто не должен переживать такое.
В четырнадцать же, чтобы «спрятать концы в воду», поменять фамилию и прекратить издевательства над дочерью, мать решила выдать её замуж.
Помню рассказы Апашки о том, как однажды мать, оторвав её от разбирания шерсти, позвала на улицу и показала вдаль:
— Смотри, вооон, видишь, на телеге едут двое? За маленького замуж выйдешь, поняла?
— Ой, мааам, можно за высокого? — пыталась возразить четырнадцатилетняя Биби.
— За маленького выйдешь, я сказала! — тоном, не терпящим возражений, ответила мать и подтолкнула её назад во двор.

Так семьи «договорились», и Апашку забрали.
Мой Рахимжан-ата тогда был на пару лет старше её. Его приёмная семья вырастила его человеком добрым, справедливым, работящим, и в ту пору он считался завидным женихом. У него была своя тёлка (на заработанные в ауле трудодни) и отдельная комната в доме. В этой семье он жил с пяти лет. Его приёмные родители — Иван и Мария — ехали с покоса на бричке и вдруг увидели на обочине мальчика, не подававшего признаков жизни. Мухи облепили его лицо, губы были потресканы от обезвоживания. Он был истощён и буквально умирал от голода. Казалось, что мальчика не спасти.
Но Мария была повитухой — доброй дородной женщиной, работящей и хохотушкой, а ещё мамой пяти сорванцов.
— Держись, пацан, где наша не пропадала! Бог — не Тимошка, видит немножко! Не даст невинной душе сгинуть!
Они с мужем загрузили найденыша в бричку и повезли домой. Семья выходила и вырастила моего деда, как родного сына.
Они нашли его родственников, и оказалось, что мама Аташки скончалась при родах, а отец был уездным фельдшером. Однажды он заразился от пациентов и скончался от тифа. Мальчик же, его сын, остался абсолютно один, не знал, что делать и куда идти. Когда дома закончилась вся еда и вода, он из последних сил вышел на улицу, где потерял сознание от слабости и голода, и его и нашли добрые люди.
Иван с Марией воспитывали его так же, как и своих детей — учили Рахимжана житейской мудрости, считать, работать и быть хорошим человеком. В шесть лет его отправили с отцом и старшими братьями пасти овец, затем доверили делать это с одним братом, потом — и одному. На заработанные Рахимжаном трудодни ему купили учебники в сельскую школу, а затем — собственного барашка.
А ещё они уважали его веру. Помню, Ата рассказывал нам, внукам, как пастушком его с братом Борисом отправляли на джайляу. Брат Борис брал с собой кусок сала, а Рахимжану мать давала кусок вяленой конины, помня, что свинину ему нельзя.
— Брали мы ведро, — бывало, затягиваясь самокруткой, вспоминал Ата, починяя загон для лошадей, — ставили туда решётку из ивовых прутьев, сами мастерили её, значитца, — говор у Аташки был старорусский, перенятый от приёмных родителей, — ну, и клали туда каждый свой шмат. Брат Борис — сало своё клал, значитца, а я — конину.
— Ата, — спрашивали старшие внуки, когда я ещё была не в теме, — а как же бульон? Он же у вас общий был в ведре-то с решёткой!
— А про бульон в Коране ничего не сказано, понятно? — крякал в усы Ата, аккуратно затоптав самокрутку и вновь пряча её за ухо (на потом), и прогонял нас, пока Апа не увидела, что мы бродим без дела. В селе все должны работать!

К моменту встречи Апашки с ним у Рахимжана уже была собственная, собственноручно пристроенная к основному дому тёплая саманная комната, тёлка и накопления, которые ему некуда было тратить в селе.
Молодые стали жить вместе под приглядом Марии, пока Биби не станет взрослой. Её мама выделила им землю, и они начали строить свой дом.
Помогало им всё село. Люди помнили и любили её отца, видели и в ней его черты — справедливость, честность, ответственность. Биби была статной высокой девушкой с прямой спиной и строгим внимательным взглядом. Молодые работали в селе, строили дом, постепенно стали рождаться дети.
Но всегда, когда в селе возникали споры — от частных хозяйственных вопросов до глобальных, сельских — все шли к Биби. Её деловая хватка, строгость и смелость создали ей образ судьи в селе. Она никогда не боялась высказывать своё мнение, была справедливой и не раз привлекала к себе внимание властей. Из-за этого и мать Биби, и свекровь рекомендовали ей быть потише, чтобы не повторить судьбу своего отца.
Ата всегда был человеком более миролюбивым, добрым, открытым, скромным — «балажан», как с теплом вспоминают его дочери и внуки.
Мой отец стал долгожданным сыном после четырёх дочерей. После девочки, названной Ултуган, родился он. Это стало невероятным счастьем и для семьи, и для села. Биби будто расцвела и почувствовала дыхание жизни, её смысл. Она мечтала именно сыну передать ценности, которые она впитала у своего отца, и его стиль управления — справедливый, строгий, но честный. Такое было время, что на дочерей не делали ставку.
Конечно, она баловала Раимжана. Конечно, уделяла ему больше внимания. В поле за покосом или вечерами, когда он чистил двор, а она доила Зорьку, она старалась говорить с ним, воспитывать его порядочным и работящим человеком. Учила его строить отношения, рассказывала о важности образования, необходимости развиваться и учиться.
Она безумно скучала по нему, когда ему пришлось уехать в четырнадцать лет, ведь в селе тогда не было подходящего образования, но верила, что делает лучшее для него, и всегда ждала его возвращения.
Шли годы, и в институте отец встретил мою маму. Оба были очень красивыми, яркими, дерзкими. Маму сразу привлекли его харизма, джинсы из-за рубежа и «Marlboro», которыми торговал отец в институте. Его — её неприступность и нарочитое равнодушие к нему.
Они сошлись очень быстро, сделали свадьбу в городе, родили меня, когда маме было всего двадцать один год, а отцу — двадцать два. Оба были студентами, писали дипломы, и жили с родителями мамы в большом, шумном доме, где отца приняли как своего, как сына среди троих дочерей.
Апа сразу полюбила мою маму, в отличие от её шести золовок. Так же сильно она любила и нас с сестрой, своих кровных внучек.
В два года меня впервые привезли в аул, на родину отца. Это было большим событием для Апашки. Ребёнок её сына едет к ней, на родину её предков. Благодаря многим месяцам, которые Апа, будучи ещё подростком, провела в тюрьме «за грехи отца», она научилась скрывать эмоции, быть немногословной и резкой, и со своими детьми она, ясное дело, не нежилась.
Но не со мной. Мне было можно всё.
По рассказам отца и моих тёток, ещё до моего приезда Апа «возвестила народу», что приезжает её внучка.
Мне заранее «отобрали» подружек, искупали их в тазах, одели в нарядное и привели к крыльцу. Апа хотела всё самое лучшее для меня.
Байская внучка (пухлощёкая, круглоглазая я, в которой на первый взгляд не было ничего казахского) вышла, окинула коротким взором пришедших «подруг», бросила «ойнамайм» и зашла в дом.
А потом из окна увидела Макса.
И он стал моим лучшим другом.
Апа, конечно, расстроилась. Макс явно был не пара её внучке. «Светофор» — так за глаза называли его в нашей семье за красные щёки, ярко-рыжие волосы и зелёные сопли.

Я даже не помню, о чём мы говорили.
Помню, что с ним всегда было весело. И безопасно. И не страшно убегать от шипящей гусыни, принадлежащей его бабушке. Было интересно красть яйца и «высиживать» их в старой аташкиной «куфайке». И не страшно было потеряться на лугу, потому что у Макса была «чуйка».
У меня «чуйки» не было, а «чуйка» Макса не подсказывала, когда нужно было возвращаться домой. Поэтому мы часто затемно крались дворами каждый к себе, а потом вечерами Макса лупили, как Сидорову козу.
Отец посмеивался, что у моего друга хорошие лёгкие, и завтра мне придётся самой плести себе венок из маков, но наутро Макс уже ждал под окнами, пока я доем свой завтрак. И мы вновь бежали на луг искать червей, рыть лунки для «клада», искать лучшее дупло в деревьях и Бог пойми что ещё.
Апа за меня не переживала, если я была с Максом. Он воровал для меня у соседа самые красивые зелёные яблоки, которые мы грызли с солью, сидя верхом на заборе. А потом мы вместе убегали под соседовы же крики: «Иттың балалар! » — падали в траву и смотрели на солнце сквозь маки.
С конца апреля все холмы в округе горели от маков.

До сих пор, переносясь в медитациях в «безопасное место», я вижу луг, где пятилетками бегали мы с Максом, траву выше нас ростом, поля маков… Вспоминаю тёплые мозолистые руки Апашки, которая давала самый первый баурсак мне, предварительно обмакнув его в ещё сладкую свежую сметану.

В мои восемь Апашки не стало.
Умирая от рака, она отказывалась от опиума, чтобы быть в сознании, видеть нас, насытиться последними днями с любимыми. И только во сне, когда не могла контролировать себя, она рычала от боли. Мать с отцом просыпались и плакали, обнявшись.

Когда ушла Апа, казалось, ушла целая эпоха. И всё развалилось. Мои родители вскоре развелись, и я перестала ездить в село…
А пару лет назад отец сказал мне, что и Макса давно не стало. Инфаркт…

Я всегда буду помнить, как Апа провожала меня в школу, а я, глупая шестилетка, запрещала ей идти дальше, стесняясь её бельма.
Апа, я всегда буду помнить твои натруженные руки, крепкие объятия, в которых ты словно хотела передать всю силу своей любви ко мне, но не умела сделать это словами… Буду помнить стук твоего сердца у моего виска каждый раз, когда ты притягивала меня к себе.
Я всегда буду помнить тебя, Макс, и быть благодарной за то, что бесстрашно кидался за меня на каждую собаку…

А маки в Красногоровке всё так же цветут. И, наверное, это главное напоминание о том, что жизнь, как эти горы, продолжает гореть яркими красками, даже когда кажется, что всё потеряно.

Мак считается одним из самых древних растений, которое люди начали использовать в медицине и в кулинарии, чьи свойства сохраняются даже спустя очень долгое время после завершения жизненного цикла (авторское примечание).